Учитель латинского языка дрожал за свое место и за свою безупречную репутацию, Изабелла молила Бога, чтобы ее жених Альбериго никогда не узнал об этой позорной истории, Бенни, который в свои двадцать пять лет уже закончил юридический, пытался втолковать отцу, что перевозить тело умершего в легковой машине рискованно: если откроется, что дед умер не здесь, а у директрисы, у них могут быть большие неприятности. И только Кармен плакала, тихо шепча, что отец умер легкой смертью.
Посовещавшись, они решили нарушить закон, чтобы сохранить честь семьи, и под покровом ночи перевезли скоропостижно умершего деда в особняк на улице Тьеполо. Он лежал в гостиной, и на его губах застыла озорная улыбка.
Теперь останки дедушки Убальдо навсегда будут замурованы в стену колумбария, но его огненная энергия, неукрощенный дух, неистощимая фантазия останутся жить, пока живы те, кто знал его и любил.
У почетной стены их поджидали два представителя муниципалитета, и Армандо Дзани поздоровался с ними за руку. Чиновники ответили на его приветствие с глубоким почтением.
– Покойся с миром, командир Филин, – прошептал депутат.
Ему вспомнились последние кровавые бои в Монтанья Джалла, когда еще пол-Италии было оккупировано немецкими нацистами и успехи партизанского движения рождали в сердцах людей надежду на скорую победу. Они вместе прошли войну – мужчина и юноша, командир и комиссар партизанского отряда «Марио», два крестьянина, бредившие свободой, любившие свою землю и готовые бороться за нее до последней капли крови. Армандо невольно улыбнулся своим воспоминаниям и подумал, что если бы не перезахоронение, они так и остались бы в тайниках его памяти: жизнь ежедневно преподносит столько проблем, что нет времени обернуться назад.
Джулия положила розы на выступ стены и оглянулась по сторонам, вспоминая, где материнская могила.
– Кармен там, – точно подслушав ее мысли, сказал Армандо и указал на короткую, обсаженную кипарисами аллею.
На потускнейшей от времени мраморной плите было написано: «КАРМЕН МИЛКОВИЧ, вдова де Бласко». Ниже две греческие буквы – альфа и омега, напоминающие о библейских словах: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец». Еще ниже – даты: 1920–1973.
Матери было пятьдесят три, когда она ушла из жизни, – немного, но и не так уж мало. Она успела выйти замуж, вырастить троих детей и уйти из жизни в тот момент, когда потеряла к ней интерес.
Только сейчас Джулия заметила рождественскую елочку рядом с плитой и удивленно взглянула на депутата.
– Это я принес, – ответил тот на ее немой вопрос.
– Если бы мама была жива, ей бы понравился ваш подарок.
– Я знаю, – тихо ответил Армандо.
– Только, к сожалению, он запоздал, – несколько язвительно заметила Джулия.
– Ты хочешь сказать, что мертвым не нужны дары живых?
– Я хочу сказать, что живые своими дарами пытаются успокоить собственную совесть.
Армандо опустил глаза и внимательно посмотрел на свои ботинки, утопавшие в снегу.
– Но ведь и ты пришла не с пустыми руками – принесла цветы своему деду.
– Это дар не ему, а прошлому. Умирающие розы – напоминание о моей невозвратной юности.
Снег падал на землю, на могилы, на широкий воротник мехового жакета, на красную звезду, венчавшую еловое деревце. Джулия вынула из кармана носовой платок и протерла фотографию матери. На ней Кармен было столько же лет, сколько теперь Джулии. Они были очень похожи, только Кармен на фотографии шестидесятых годов выглядела моложе, чем она сейчас. И грустнее.
– Слишком уже ты категорична в своих суждениях, – заметил Армандо Дзани.
– Я не категорична, а искренна. Вы как политик не можете понять, что это такое.
– По-моему, ты просто груба. Неоправданно груба.
– Всего доброго, господин депутат, – подчеркнуто вежливо сказала Джулия, – и огромное спасибо, что нашли время прийти.
Не подав ему руки, она повернулась, чтобы уйти, но Дзани схватил ее за плечо и резко спросил:
– Чего ты от меня хочешь?
– А что вы от меня хотите? – крикнула ему в лицо Джулия. – Что может связывать вас с моим замечательным дедом?
Слова вырвались у нее непроизвольно, и она в ту же секунду пожалела, что не сдержалась. Словно извиняясь, Джулия закрыла рот рукой и посмотрела на Армандо Дзани уже не воинственно, а смущенно.
– Я сама не знаю, что говорю, – сказала она.
– Если ты имела в виду склонность твоего деда к воровству, то верно, тут мы с ним шли разными дорогами, – заметил он и протянул ей свою узкую руку. – Ну что, мир?
Джулия пожала протянутую руку и ответила уже шутливым тоном, в котором было больше сарказма, чем веселости:
– Политический мир, господин депутат. Уж вам-то хорошо известно, что это такое. Вы пришли сюда за спасением души, но она ведь давно потеряна в лабиринтах власти.
– Что ты знаешь обо мне, самонадеянная девчонка? Что ты знаешь о моей жизни, о моих чувствах?
– Тот, у кого есть чувства, долго наверху не продержится, – снова не сдержав прилив злости, сказала Джулия. – Чувства, мечты и надежды похоронены вместе с моей матерью.
Армандо замер, в его глазах вспыхнула обида.
– Твоя мать и я… Да что ты в этом понимаешь!
Кармен встала на рассвете, чтобы занять очередь за хлебом. День начался удачно: на карточки ей выдали не только кукурузный хлеб, но еще соль и, что самое ценное, спички. Ночь тоже прошла довольно спокойно – всего две воздушные тревоги, да и те, можно сказать, ложные: самолеты пролетели на большой высоте и не сбросили на город ни одной бомбы. Но такое затишье не радовало, а скорее настораживало.